Придет день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю. Я хотел бы, чтобы все знали, что не было безымянных героев, а были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и поэтому муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же эти люди будут всегда близки нам как друзья, как родные, как вы сами! Юлиус Фучик

вторник, 23 апреля 2013 г.

Судьба детей военной поры


Помнить, чтобы жить...
Анатолий Васильевич Иванов
МОЙ ПУТЬ В ГАЗЕТЧИКИ
(беглые заметки)
       
  На Кубани, под Тихорецком, на многие километры протянулась станица Фастовецкая. В старину она имела одинаковое название с городом, но в двадцатые годы прошлого века ее переименовали в честь революционера С.Фастовца. В годы гражданской войны на тихорецкой земле происходили большие исторические события. Они описаны в романах «Хождение по мукам» А.Толстого, «Кочубей» и «Над Кубанью» А.Первенцева, «Россия, кровью умытая» А.Веселого и десятках других книг. Но не только прошлой славой гордятся тихоречане. В центре города в 80-е годы на площади установлен бюст земляку, дважды Герою Социалистического труда, конструктору космических систем, соратнику Королева Д.Козлову. Он и сейчас в восьмидесятилетнем возрасте руководит крупнейшим в России конструкторским коллективом. В Тихорецке жил летчик З.Сорокин, большой российский поэт Ю.Кузнецов, в соседней станице Терновской, задолго до революции, - две родные дочери казака Павленко, давшие миру два великих писателя: одна Владимира Маяковского, другая Аркадия Первенцева.
         Какое это имеет отношение к моему рождению в 1937 году в станице Фастовецкой. Совершенно никакого.[1] Но я об этих и других фактах не устаю рассказывать знакомым и незнакомым. Как можно не гордиться своей малой родиной! Она источник вдохновения, творчества, и как хорошо, что нынешняя власть придает большое значение! А мы ничего этого в свое время почти не знали. Даже собственных корней. С детства нам вдалбливали в головы: мы не барских кровей, чтобы копаться в собственном генеалогическом древе.
         Что знаю о своем отце Иванове Василии Ивановиче? То, что в 1933(1934?) году после службы в Ленинградском военном округе с другими красноармейцами он был прислан на Кубань для проведения коллективизации сельского хозяйства, работал в Фастовецкой МТС, в Тихорецке. Но случился несчастный случай, он заболел и умер. Документы затерялись, в архивах ничего не нашли, столько воды утекло.
         Моя мама Иванова (Ушакова) Ольга Яковлевна в 26 лет осталась вдовой, замуж больше не выходила [Прим.пер.:не стала искать отца][2] мне и моему старшему брату. Для меня пример мамы, бабушки Анастасии Гавриловны и дедушки Якова Филипповича Ушаковых всегда служили образцом человеческой доброты. Всю жизнь они прожили в страшной бедности, но никогда не теряли уважения к людям, делились с ними последней крошкой. Так относились и к ним (рассказы «Бабушка», «Колоски»).
         В школу я пошел поздно, на десятом году. Судьба детей военной поры. В переполненном первом классе было много переростков – с разницей в один-три года. Станица осенью и весной утопала в грязи, зимы стояли снежные, а обуть и надеть было нечего. К тому же в 1947 году случился страшный голод. Но учился я с желанием, охотно. Все девять классов закончил с похвальными грамотами, десятый – с серебряной медалью. Как ни парадоксально в аттестате стоит по литературе «4», как раз по тому предмету, который любил больше всего.
         Ни о каком институте не могло быть и речи. Не позволяла совесть – сколько сидеть на шее стариков! Ведь мне уже двадцатый год. Уже через два дня после выпускного вечера рано утром из Фастовецкой я пошел в соседний  зерносовхоз, где трактористом работал брат. Туда было больше десяти километров. Новому рабочему пополнению бригадир был рад. Узнав, что за плечами у меня десятилетка, он сказал: «Принимай ларек! Нам позарез нужен продавец». О такой  профессии я никогда не думал. У меня абсолютно нет никакой коммерческой жилки. Меня и сейчас могут обсчитать в любом магазине: привык сдачу брать на веру.
Увидев мое замешательство, мой работодатель, как бы сказали сегодня, махнул рукой в сторону степи. Там за лесополосой виднелся колодезный журавль. «Иди туда, скажи, Митрич послал».
За лесополосой я увидел баз, где от мужика, хватавшего теленка за шею, шарахались животные. Поймав очередную жертву, он подводил ее к ветеринару со шприцем, и тот, сделав укол, выпускал ее за изгородь. Поймав теленка, скотник передал его мне: «На, веди… Да не так. Одной рукой бери за ухо, другой крути хвост. И веди». И теленок действительно пошел покорно.
Так начался мой первый трудовой день. Школьный медалист крутил быкам хвосты.
Ходить за семь верст хлебать щи оказалось несподручно, но я,  пересилив себя  (пусть говорят что угодно!), пошел в станичную тракторную бригаду прицепщиком, за два года – день в день – заработал 760 трудодней, взял в колхозе справку «для предъявления по месту учебы» и, получив новый паспорт, мотнулся на Урал. В Свердловске завербовался в какой-то первой попавшейся конторе в СМП – строительно-монтажный поезд. Так я оказался на Всесоюзной ударной стройке, где только меня и не хватало…
От старой железнодорожной трассы в сторону уходило уже новое ответвление, сплошь заставленное вагонами с щебнем, гравием, пропитанными креозотом шпалами… Рядом была база – на сотни метров только что построенные склады, за ними, вплотную к тайге, нефтебаза с цистернами. Заведующий подвел меня к ним, всучил лопату, кайло и сказал: «Надо оканавить».
Целый день я работал не покладая рук. Было даже интересно. Песчаная земля оказалась податливой, не то, что слежавшийся кубанский чернозем. То и дело попадались горные камни, но они легко вынимались даже без кирки. Мой дедушка по найму копал людям огороды, и я знал, что это такое: еще в школе помогал ему. Он все отстранял от работы: «Еще наработаешься, внучек, век долгий».
Словом, когда на другое утро заведующий пришел проверить работу, он крепко выругался: «Ты что наделал? Ты что наделал?» Я недоумевал: что сделал не так? Ведь оканавил всю базу – вокруг прокопал траншею. А заведующий все воспитывал: «Нам стахановцы не нужны. Как другим буду наряды закрывать? Нормы увеличат… Поспешай, но не торопись…»
Потом вместе с мужиками копал котлованы под электроопоры вдоль только что уложенных рельсов. Тут, зарывшись в яму с головой, пришлось по-настоящему попотеть. Через полгода пошел на «повышение» - пошел в бригаду. Там и закончилась моя железнодорожная эпопея. Весь поезд планировали перевести на другую стройку, заработки и без того не ахти какие, закончились, и мы поехали, кто куда. Стали искать страну Лимонию, где двенадцать гудков – и все на обед.
Так я оказался на Алтае (См. стихотворение «Поспелиха»)[3]. Имея несколько рублей в кармане, я вылез на этой станции и направил свои стопы в оргнабор (целинная эпопея еще продолжалась), но я так привык к запаху креозота, что не отклоняясь ни вправо, ни влево, пошел вдоль железной дороги на Алма-Ату и километров через пятнадцать уткнулся в усадьбу старого совхоза имени героя гражданской войны на Алтае Мефодия Мамонтова. В отделе кадров меня не очень ждали, но, посмотрев документы, посоветовали отправиться на отдаленную ферму № 9.
На попутной машине я добрался туда. С крутояра, через реку, открылась панорама моего нового причала: на фоне луговой зелени чернели навозные кучи, серые коровники, чуть в сторонке глинобитные приземистые, но хорошо ухоженные жилища, похожие на сакли (потом узнал: их построили сосланные сюда армяне, которых в войну сменили поволжские немцы – люди трудолюбивые, по-европейски чистоплотные).
Управляющий, седой как лунь, долго рассматривал и все не мог успокоиться: «Ездят тут всякие гастролеры… Ну ладно, скотником пойдешь в бригаду Полуханова» . – «Извините, а где переночевать?» - «Где-где? Для вас дом – железнодорожный вокзал». Но определил в пустовавшую комнату какой-то хибары.
И я задержался на ферме на два года.
Тут уж я крутил хвосты не только телятам, но и коровам по-настоящему, когда взбесившуюся буренку надо было вести к быку. А вообще работалось легко. Весной и летом и до глубокой осени мы выгоняли животину на заливные луга и отавы. В ясную погоду за сотню километров впереди иногда просматривались в дымке горы.
А зимой ферму одолевала скука. Молодежь не знала куда деть себя, а ее было не мало: немецкие семьи, как правило, многодетные. Терпение лопнуло, когда парни залезли в погреба старых доярочек и попереворачивали там кувшины со сметаной, бочки с соленьями. Тогда я и написал фельетон и отправил в районную газету, как это пытался делать в стройпоезде. Но там после моего письма в редакцию никакой реакции не последовало. А тут почти мгновенно в «Факеле коммунизма» появилась моя статья, правда, под заголовком «Распоясавшиеся хулиганы». Я прочитал и ужаснулся: железобетонные предложения, да и не та главная мысль была у меня – как оживить жизнь на ферме: клуб закрыт, секретарь комсомольского комитета не знает к молодежи дороги и прочее.
Но меры уже были приняты: в кабинете управляющего сидел следователь и по одному вызывал испуганных пацанов. Управляющий молча и ошарашено смотрел на меня, и то и дело показывал кулак.
Потом был суд в райцентре, я тоже был там как «главный свидетель». И не только выступил о формальном подходе к проблеме, но и вновь написал об этом в газету, а заодно и об ошибках неизвестного правщика.
И каково же было мое удивление, сразу после этого письма на ферму приехала девушка-корреспондент. Она долго и тщательно вчитывалась в мою писанину – зарисовки о природе, описание характеров людей и даже стихи, которыми был завален стол. Светлана – так звали журналистку – дала задание написать о бригадире, который действительно заслуживал похвального слова, загадочно добавив: «Постарайтесь как можно быстрей написать. Это важно для вас». Это можно было не говорить. Руки сами тянулись к бумаге. В тот же день я опустил письмо в почтовый ящик.
Очерк сразу же напечатали. Поступил еще один «заказ» из газеты…
А потом на ферме у конторы остановилась видавшая виды полуторка, словно подобранная на свалке. Из-за руля вылез интеллигентный мужчина и представился: «Заместитель редактора Петр Григорьевич Боровик». Читал, читал его острые статьи. Ему показали на меня, он подошел и неожиданно изрек: «Бросай это грязное дело». «Какое?» - не понял я. – «Поехали к нам в редакцию. Вопрос о тебе уже решен».
Подошел управляющий. Он при мне стал расхваливать замредактору мои добродетели. Не из лицемерия. Ему скорее надо было избавиться от «писарчука» - чтобы не выносил сор из избы.
Через три дня я уже сидел в редакции. Мне дали стол, за которым сидела журналистка Света. Ее уже не было в редакции. У нее, рассказали мне, был необыкновенно жгучий роман с однокурсником, который работал в Подмосковье. Узнав о моем принятии на работу, она сразу же рассчиталась и уехала. Про себя я расценил это по-своему: она сбежала от стыда, что, окончив университет, не умеет писать, а я, скотник, показал ей, как это надо делать.
Напротив меня сидел обрюзгший, всем недовольный заведующий сельхозотделом. Он дорабатывал перед пенсией последний месяц. После моей первой командировки аксакал журналистики взял мою зарисовку и зачеркнул первое же предложение. У меня было: «Трактористы Алейского отделения сеют пшеницу». Каллиграфическим почерком он вывел: «Воодушевленные решениями очередного исторического Пленума родной Коммунистической партии, механизаторы Алейского отделения приступили к важнейшей сельскохозяйственной кампании – севу главной продовольственной культуры – яровой пшеницы». Вот это стиль!
Вышедший из отпуска редактор Василий Петрович молча взял лист и восстановил предложение. Это не значит, что редактор не правил меня. Правил, и еще как! Но его корректировка только улучшала текст. Вставил новое слово или зачеркнул – и предложение только заиграло. Главное, повторял он, для газетчика – чувство слова и доброе к людям, неравнодушное сердце. Через всю жизнь я пронес и несу эту мысль.
…А истинную цену себе я узнал ровно через год, [когда] страну охватила очередная хрущевская перестройка. Весной 1962 года прежние районные редакции упразднили, на месте их создали гигантские межрайонные. В нашу влились: еще пять других. Под объединенную редакцию со статусом краевой отвели новое просторное здание. Оно стояло рядом, через дорогу. В день «великого переселения» я не стал дожидаться машину и грузчиков, а взвалил на голову свой двухтумбовый стол и понес его на новое место. Сзади письменный прибор торжественно несла техничка тетя Аня. Вдруг стол зашатался, и из него вывалился ящик. «Ничего, ничего, - успокоила тетя Аня, - я подниму его… Гля, и письмо тут какое-то».
Поставив стол на место, я взял письмо. Оказывается, оно застряло между задними стенками ящика и стола и теперь выпало. Я до сих пор наизусть помню его. Вот оно: «Сережа, голубок мой. Я бы на крыльях прилетела к тебе, да не могу. Знал бы ты, в какую дыру я попала! Кино настоящего уже полгода не видела. Зимой здесь бесконечные снега, а летом несет пыль с песком с Семипалатинска. Несколько раз ходила к редактору, доброму человеку, просила уволить. Он не против, сказал: «Подготовь замену». И вот удача, кажется, улыбнулась. Я живу в дыре, а знал бы ты, какие дыры в глубинке. В одном совхозе на ферме живет пишущий скотник. Что-то чирикает, и у него, кажется, получается. Если его примут на работу в редакцию, сразу попадаю в твои объятия. Света».
Я долго не мог прийти в себя. И в то же время благодарен в сущности неизвестной мне журналистке. В Поспелихе я проработал 12 лет и 3 месяца, прошел все ступени журналиста: литсотрудник, заведующий всеми отделами, ответсекретарь, заместитель редактора. Был участником зональных семинаров журналистов Западной Сибири, проходивших в Кемерове, Академгородке.
И все равно с каждым годом все сильнее тянула к себе Кубань, малая родина. В 1973 году направил письмо и свои материалы в краснодарский сектор печати, хотелось попасть в Тихорецк. Но телеграмма неожиданно пришла из Каневской: «Приезжайте. Ждем. Редактор Яцун». Сюда и переехал с семьей. И снова не ошибся. В каневской редакции проработал тридцать лет, на пенсию ушел в шестьдесят пять.
В марте 2007 года на скромную пенсию газетчика (3400 рублей) в типографии Ленинградского района издал сборник стихов «Родное». Весь его тираж бесплатно раздал читателям. В июле в той же типографии начали печатать книгу рассказов «Колоски», но задержка выходит из-за нехватки 6 тысяч рублей, а просить их я не умею: я всю жизнь бился за других. Но одновременно готовлю книгу очерков и статей о каневчанах, куда войдут и размышления о русском слове, о стихах. Работаю над повестью в рассказах и картинках под условным названием «Жизнь на ферме, или Как приходят в газету».
И едва ли осуществимая сегодня мечта гложет меня, я всю жизнь, с третьего класса, веду дневники. Правда, школьные потерялись, остались с 1957 года по нынешние дни. Десятки общих тетрадей убористого текста. На сегодня 7306 страниц. Не все в них равноценное, но это – мои мысли, наблюдения за полвека.
И вообще, какая это интересная работа со словом!
Анатолий Иванов
8 октября 2007 года.


[1] Сохранена пунктуация и орфография автора
[2] Отсутствует часть фразы по смыслу предложения, вставка Белан Е.А.
[3] Примечание автора

3 комментария:

  1. Жив ли еще Анатолий Иванов? Мы работали вместе в Поспелихинской газете Новый путь. Если жив (как бы хотелось!), не могли бы помочь связаться с ним?

    Ольга Мусатова
    olg.nikiti@yandex.ru

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Здравствуйте,Ольга! Увы, нет, он умер в 2011 г.http://kanzori.ru/newspaper/category/72/detail/5721/?sphrase_id=758

      Удалить
  2. Если у вас были финансовые проблемы, то вам пора улыбаться. Вам нужно только связаться с г-ном Бенджамином, чтобы сообщить сумму, которую вы хотите одолжить, и период платежа, который вас устраивает, и вы получите кредит менее чем за 48 часов. Просто я в шестой раз получил кредит в 700 тысяч долларов на срок 180 месяцев с возможностью оплаты до истечения срока. Свяжитесь с ним, и вы увидите, что он очень честный человек с добрым сердцем. Его адрес электронной почты: lfdsloans@lemeridianfds.com, а его номер телефона в WhatApp + 1-989-394-3740.

    ОтветитьУдалить